Урочище Пятница. Заброшенная земля, еле угадываемая дорога... Наша первая стоянка... Я не знала, как видят это место другие. Мы говорили о войне, стояли у братской могилы. А мне всё представлялась жизнь до войны. Что было в войну – понятно, что было после – описано... А вот как же раньше?
Вспоминала свою деревню Калужской области. Я ещё немного застала те времена, когда люди, уходя, запирали дверь на палочку, покричав соседям: «Мань, я ушла, глянь тут без меня!»; когда можно было постучаться в любой дом на расстоянии километров десяти от твоего собственного и попросить воды или квасу; когда каждая бабушка знает твою родню лучше, чем ты сам, и назовёт всех, не ошибаясь, до пятого колена; когда хозяйки не жалели чужим детям молока; когда люди здоровались с любым проходящим человеком... Не опишешь всего... и не вернёшь. Наверно, сохранилось нечто подобное где-нибудь, вдали от цивилизации.
Но и здесь до жилых мест не близко – связи нет, транспорт не ходит, людей редко встретишь. Но не сохранилось... Война разрушила... А мне всё виделось – виделось везде – на урочище Пятница, на Сенной Керести. Виделись дома – большие, рубленые, почерневшие от времени, но ставшие только прочней от этого; с высокими сенями, крутым внутренним порогом, большим подполом и интересно устроенным двором – совсем не такие, как у нас, на юге России. В тех домах всё было рассчитано на большие снега и морозы – и животные все в одном хлеву да близко к дому, и продукты недалеко. А то поди-походи, снег поразгребай! И окон много в избе – на южной и восточной стороне обязательно, чтоб светлее и теплее было. И от того, как их много и какие наличники на них, мелкой резьбой украшенные, становилось и впрямь теплее и веселее! Да и жизнь у них, поди, не скупей нашей на радость была. Все родные, всё своё, и люди живые, открытые. Бабушка моя про самодостаточность таких людей говорит, что они в мир два раза в год выходят – один, чтобы соли купить, другой, чтоб узнать, чья власть на земле.
И видно, сильно эти люди свою землю любили, что после всего пережитого стремились на родные места. Может, поэтому я шла, и мне казалось, что живы они, урочища эти! Накопилось на них, навалилось, но любовь людская, что столько веков грела эту землю, есть, не погасла...
Не скажу, что с войной увиденная мною реальность не вяжется. Самое сильное впечатление – журавли. Бог мой, 5 ноября – а здесь журавли и первый снег! Они летели над братской могилой и курлыкали!.. После всего прочитанного и услышанного о войне в этих краях, всё, что я смогла, – это повторить четыре строчки Гамзатова:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей...
Потом было ещё многое. Собственно, вся наша трудная дорога через болота напоминала мне о том, как тяжело было тем, кто тут воевал. И ГТТ, подобравший нас на последних километрах... У меня (честно, только не смейтесь) возникло такое ощущение радости и спасения, как будто в моё село въехали советские танки... И пока мы ехали, я немного порыдала оттого, как больно и радостно переплелось во мне прошлое и настоящее...
Нужно знать и не забывать страшную правду военных лет, нужно чтить память о тех, кто сражался за нашу Родину и отвоевал её у врага… но пока я шла, мне чувствовалось очень важным нести в эти места Любовь и Свет... Может быть, для того, чтобы, придя однажды, найти их не такими одинокими... И потому, что хорошей наградой для погибших может быть Жизнь в любом её проявлении...
