Ясное летнее утро заглядывает в старый деревенский домик, красит золотом самодельные соломенные украшения на стенах. Я просыпаюсь и первым делом смотрю в окно – на растущую посреди палисадника берёзу, тонкие гибкие ветви которой еле заметно колышет тёплый ветерок, несущий по чистому яркому небу молочно-белые облака. Хороший будет день, солнечный и нежаркий, какие обыкновенно бывают во второй половине августа – теперь только в это время я бываю в деревне, а раньше каждый год мы с дедушкой и бабушкой жили здесь несколько месяцев, с самого начала весны и иногда до первого снега. Это было давно, когда дом неплохо держал тепло, а я ещё не училась в школе – потом приезжала на все каникулы, теперь всего дней на десять в конце лета.
В детстве выезд семьи на дачу, примерно за двести пятьдесят километров от Москвы, представлялся мне необыкновенно серьёзным предприятием, к которому готовились заранее: несколько дней собирали вещи, делали большие запасы московских деликатесов, отдавали различные распоряжения остающимся в городе родственникам. Наконец наступал день долгожданного отъезда, и с рассветом мы уже спешили на первый автобус, со всех сторон увешанные рюкзаками, сумками и кошёлками: на троих приходилось до десяти - одиннадцати мест багажа. Со всем этим добром мы ехали сначала полчаса на метро, потом часа три на электричке, ещё столько же в плацкартном вагоне поезда, потом долго ждали на станции ходящий два раза в неделю рейсовый «икарус» или подрабатывающих частным извозом водителей. Во второй половине дня мы добирались до нашей деревни, и начинались важные, почти торжественные дела: открывание дома (кроме замка, дверь укреплялась большим болтом), снятие ставней, подключение электричества и газовых горелок на кухне, генеральная уборка непонятно откуда берущейся каждую зиму грязи. В ближайшие дни от местных знакомых приносили отданные на хранение постели, чайник, духовку, радио; доставали из сарая и перемывали посуду, подправляли заборы и прокашивали тропинки в саду. После этого можно было считать быт совершенно налаженным, и начиналась дачная жизнь: спокойная и размеренная для взрослых, для меня же - полная интереснейших и временами немного опасных дел. Летом мы с приятелями почти каждый день исследовали окрестности – это называлось у нас «искать приключения». И мы их находили! Теперь я с улыбкой вспоминаю, как мы с Алёнкой пошли посмотреть на конец реки, а в это время нас с ивовым прутом искал её разозлённый отец, деревенский мужик; или как мы с Сашкой ловили руками рыбу в этой же реке; как мы все втроём лазали по брошенным напротив фермы цистернам (конечно же, это нам категорически запрещалось); как мы однажды задумали обокрасть давно уже не работающую баню и отсиживались там, на втором этаже, пока на первом нас разыскивал яростно ругающийся сторож.… Да, время, проведённое в деревне, скучным не назовёшь - каждый день давал мне больше нового, чем целый месяц в Москве.
Дом Нашему дому теперь уже больше ста лет, до нас в семье бывших хозяев выросли три поколения. В начале восьмидесятых мой дедушка, Иван Иванович Рогов, вышел на пенсию и купил дачу в деревне Затворное, приписываемой сначала к Московской, потом к Тульской, и, наконец, к Рязанской области. Дом стоит на тихой, заросшей ивами и берёзами улице, официально называемой Студенец из-за колодцев со студёной водой; между собой деревенские зовут её Зажопинкой, намекая таким не совсем благозвучным прозвищем на её труднодоступность, особенно в межсезонье на привыкшем к городскому асфальту автомобиле. Жилая половина дома построена из красного кирпича, а сени деревянные, с большими щелями в высохших досках, засыпанные валящейся с чердака соломой. Наш дом почти не отгораживает жильцов от природы: в полувыбитое заднее окно залетают капли дождя и шум деревьев, кошки свободно лазают туда и обратно, в трещине кирпичной стены живут пчёлы. У него даже нет крыльца, и поэтому, шагнув за порог, сразу оказываешься на земле – чёрной, живой, покрытой травой и прошлогодними листьями. Раньше мы сажали на огороде картошку, огурцы, помидоры, разную зелень, ухаживали за яблонями и вишнями в саду. Мне, как и дедушке, выросшему в вологодской деревне, всегда было хорошо жить так близко к этой живой земле, и теперь я сильно устаю от города.
Огонь С огнём я познакомилась рано. В холодные ненастные дни дедушка топил печку, а я помогала носить дрова – хотя, что уж я там принесу, несколько щепок, - и зачарованно глядела на это чудо, дающее тепло и свет, но ужасно капризное. Дедушка подкладывал в топку поленья, почти касаясь рукой пламени; теперь я тоже так делаю, а тогда опасалась огня, как и мои приятели – ровесники: подержать зажжённую спичку считалось у нас значительным достижением, а развести костёр – подвигом, о котором можно только мечтать. Впрочем, иногда костёр у меня всё-таки был. Его разводил наш сосед и хороший друг, Роман – так его зовут по-русски, а на самом деле он татарин и у него есть другое, татарское имя. Мне было лет пять, когда Роман приехал в Затворное со своей семьёй, и они сами построили дом. Не наняв рабочих, как обычно поступают люди, а собственными руками: Роман – строитель. Этим он произвёл на меня огромное впечатление, и вообще мне с ним было очень тепло и хорошо. Я любила смотреть, как он работает. Будто высеченный из старого дерева, черноволосый бородатый мужик, тогда он целыми днями таскал с сыном кирпичи, доски, пилил, рубил, приколачивал – и дом рос, медленно, но верно. По праздникам накрывали стол под яблоней во дворе ещё недостроенного дома, рядом жарили шашлыки. Но главный, больше всего мне запомнившийся огонь был не здесь, а в конце запущенного сада, где Роман сделал шалаш. Деревья там такие высокие и растут так густо, что домов совсем не видно, и кажется, что стоишь в настоящем лесу, в самой середине старого, густого, огромного, сказочного леса. И в этом удивительном месте Роман иногда оставался ночевать. Он разжигал перед шалашом костерок и заваривал чай, который получался коричнево-красный и необыкновенно вкусный – такой, что мне ужасно не хотелось уходить на ночь домой, даже с дедушкой. Потому что Роман сидел у огня на серой овечьей шкуре, курил самодельную деревянную трубку, пламя отражалось в его тёмных глазах, и он был похож на.… Не знаю, на кого. Просто всё это было очень, очень красиво.
С тех пор я люблю огонь. И чай люблю.
Позже Роман был вынужден продать свой дом. Новые хозяева огородили себе небольшой участок, заброшенный сад остался за забором, поэтому шалаш сохранился – стоит уже больше десятка лет. Там всё по-прежнему, даже валяется банка, служившая Роману подсвечником. Иногда я прихожу, чтобы подправить шалаш, развести костёр на старом месте и около него подумать о течении жизни. Дедушка умер, Роман начал пить и сильно постарел, да и во мне уже с трудом узнаешь ту маленькую коротко остриженную девчонку. Только огонь такой же, как тогда и как тысячи лет назад, в нём отражаются все мои предки и все друзья, которых он согревал – протянув руку, я чувствую их тепло. В этом смысле чай - совершенно то же самое.
Лес В окрестностях Затворного нет леса, в котором можно заблудиться. Вокруг лежит ровная, плавно приподнимающаяся и опускающаяся степь, поделенная на кривобокие квадраты длинными берёзовыми посадками, да изредка попадаются небольшие лесные островки, сквозь каждый из которых легко пройти за полчаса или час. Больших зверей здесь тоже нет, поэтому деревенских детей почти спокойно отпускают собирать ягоды и грибы – остерегаться следует только человека, который, как известно, подчас бывает хуже дикого зверя, но такие случаи вдали от большого города достаточно редки. Поэтому лес, как и поле, никогда не внушал мне страха. Более того, поздним вечером даже на порядочном расстоянии от деревни я чувствовала себя спокойнее, чем, например, возле клуба, где в это время уже грохотала популярная музыка и приехавшие на полуразбитых машинах и мотоциклах пьяные парни из соседних деревень заигрывали с приодевшимися раскрашенными местными девчонками. Следует заметить, что это считается у здешней молодёжи лучшим отдыхом, и мои приятели страшно завидовали тем, кому уже разрешают ходить в клуб. Теперь они сами тусуются там ночи напролёт. А раньше мы часто уезжали на велосипедах далеко-далеко от деревни, правда, мне всё-таки больше нравилось кататься в одиночку. Крути и крути себе педали, ни о чём особо не задумываясь. Вверху небо, внизу поле и дорога без конца, во все стороны на много километров видать. «Видать» – это дедушка так говорил. Велосипед в деревне у меня был всегда: сначала трёхколёсный, потом «дружок» - на этих далеко не уедешь – потом посерьёзнее: «школьник» и, до последнего времени, «аист». Можно было кататься с утра до вечера, чуть ли не есть и спать в седле – велосипеды настолько входили в жизнь, что с ними разговаривали, как хороший хозяин со своими лошадями. Но мы с Сашкой, (семья которого, кстати, и купила дом Романа), мечтали о мотоциклах, особенно когда встречный ветер заставлял еле-еле тащиться по дороге. Не знаю, как ему, а мне в прошлом году выпал случай разок прокатиться на мопеде. Казалось бы, ну и причём тут лес, когда и леса-то вокруг почти нет? Собственно леса правда мало, но всё-таки его понимание и чувство у меня именно тогда появились, может быть, когда мы заезжали на велосипедах в те небольшие лесные островки.
Я люблю лес.
Бог В деревне Затворное есть место «прямой связи» с Ним – Святой колодец. Это ключ, по словам местных старожилов, появившийся сразу после явления здесь иконы Казанской Божьей Матери. С тех пор двадцать первое июля, Казанская, считается в Затворном большим праздником. В этот день у Святого колодца идёт церковная служба, для которой приглашают священника из другого села: в Затворном церковь не работает, хотя её уже реставрируют. На Казанскую почти все жители - и местные, и дачники -приходят к Святому колодцу за освящённой водой, которая именно в этот день приобретает особенную силу. Вообще-то эта вода обладает целебными свойствами круглый год, и много людей с её помощью избавились от самых разных болезней. Неверующие объясняют это тем, что в ней много серебра и других полезных веществ, и не отказываются от святой воды, даже считая однажды появившийся на Казанскую над Святым колодцем крест из облаков (сама видела) чистой случайностью. Святой колодец находится на другом конце нашей улицы, в пятнадцати минутах ходьбы. Это чудо, но чудо давно привычное: мы всегда пили чай из святой воды и даже готовили еду на ней. Когда бываю в деревне, я, как и раньше, часто хожу на Святой колодец даже не за водой, а просто так. Это спокойный, светлый уголок, где очень уютно сидеть на низкой скамье у недавно построенной деревянной будочки-купальни, и смотреть на студёный ручей, в котором сквозь черёмуховые ветки отражается небо. Я знаю одну или две молитвы, но не каждый раз их читаю. Иногда хорошо и без слов. Здесь святое место православных христиан, но я не отрицаю других религий – это лишь разные пути к Единому. Дедушка тоже не был религиозным в обыденном смысле и редко ходил в церковь. Но в его словах о Боге – «что-то над нами есть» - больше веры, чем в показной набожности иных трижды в день читающих молитвы старых перечниц. Ведь над нами действительно что-то или кто-то есть.… Он, который сделал истоком моей жизни Затворное, наверняка не будет смеяться над попыткой писать воспоминания в восемнадцать лет, потому что для Него нет времени.
